У него была любимая женщина. Нет, ничего такого: Но у него, примерного семьянина, занятого бесконечными служебными делами, была любимая женщина.
                Он думал о ней всегда, оставаясь наедине с собой или в мучительно тихие бессонницы, ровно дыша рядом с крепко спящей, ни о чём не подозревающей женой - спокойной и флегматичной женщиной, которую, казалось, никогда и ничем невозможно было вывести из себя. Она до сих пор оставалась единственной женщиной в его жизни. Он привычно, азмеренно, монотонно обладал ею в определённые жизненным расписанием дни.
                А любимая женщина жила в невидимых уголках его фантазий. Страстно, нежно, горячо. И там, в их невесомости, она тоже любила его. Бескорыстно и по-доброму любила, радуясь его словам, успехам, поступкам.
                Его любовь, слившись в одно целое с придуманным им образом, была для него по-настоящему реальной. Соединив сказку с повседневностью, он придал ей черты определённости.
                Как ему удавалось раздваиваться? Он и сам не знал. Физическая оболочка, живая, что-то произносящая, находилась в его доме. Жила по-своему наполненно. И всё на первый взгляд шло хорошо.
                Зато в фантазиях он давал себе волю! В них он всегда был с ней, только с нею. Он холил и лелеял её. Отдавал и принимал любовь и теоретически был готов ради неё на многие жертвы.
                Жена... Она буднично, как по расписанию, вошла в его жизнь. По продуманному распорядку появились на свет дети. Она ничего, как и он, не имела против регламентации их жизни. Она поступала так, как присуще поступать примерной
жене, верной и преданной избраннице, чьё совместное проживание на одной с ним территории и было разрешительно подтверждено много лет назад официальными печатями в официальных документах.
                Она уезжала вслед за ним в длительные командировки, подбирала мебель для новых жилищ и рачительно вела домашнее хозяйство.
                Он исправно нёс службу, постепенно поднимаясь по лестнице, ступить на которую хотели бы многие.
                Он жил нормально. И даже хорошо. Спокоен, здоров, красив той не бьющей в глаза мужской красотой, о которой представительницы противоположного пола говорят <мечта> и безнадёжно вздыхают.
                Его не привлекали романтические похождения-однодневки. С детства, с юности, всегда и везде, строго воспитанный властными родителями, он подчинялся. Он подчинялся обстоятельствам. Он жёстко подчинялся долгу. Стал его верным
служителем, беспрекословно отодвинувшим личное на отдалённые фланги собственно жизни.
                Только любимая женщина стала своеобразной кружевной кляксой на каллиграфически выписанном им нотном стане своей судьбы. Одновременно живая и абстрактная, она полонила его.
                Последовательно строя своё благополучие, отгороженное от внешних потрясений частоколом негласных правил и приличий, он тем не менее, изредка оставаясь с собою один на один, метался, горел, тлел: Едва, зажмурившись, он обнимал
любимую женщину - она ускользала, растворялась, распадалась. Её не было.
                И он не мог ничего поделать с собою. Он вообще в такие минуты не мог ничего.
                В бессилии изменить что-либо сегодня, сейчас, он вновь и вновь заставлял себя ждать. И ждал. Он яростно ждал!.. Кто бы мог подумать, глядя на него, что он создал в своей изящно вылепленной голове свой собственный мир. И
происходят в нём невероятные события: Без неё он эмоционально угасал. И, преданный неписаным законам собственных убеждений, ждал.
            ...В жизни любого из нас наступает момент, с которого всё и начинается. Вспоминая позже это начало, извлекая из памяти драгоценные мгновения, мы, ругая себя, произносим: ах, почему, почему я не помню подробностей, почему
расплываются лица, почему непонятны слова? Ах, если бы я знал тогда, насколько всё станет другим, я бы не так встал, не так повернулся, не поспешил бы и сказал: Да, если бы мы могли возвращаться:
                Как-то поутру в одном учреждении он, будучи в плохом настроении, столкнулся с милой миниатюрной посетительницей. Не извинившись, почти не повернув в её сторону головы, резко и даже высокомерно ответил на её незначительный для него вопрос.
                Спустя недолгое время, на одном из многочисленных тогда общественных мероприятий, где он был по долгу любимой работы, они невзначай встретились. Несколько часов находясь рядом, они вынужденно познакомились и, несмотря на почему-то запомнившееся обоим предыдущее лёгкое трение, осадком упавшее куда-то далеко в их человеческую глубину, с удовольствием по мере возможности перебрасывались словами.
                Десятки ежедневных встреч не оставляют последствий, не влияют на дальнейшую жизнь. Может быть, и эта бы тоже растворилась в утреннем тумане, в городской толпе.
                Однако на следующее утро, превозмогая свою гордыню, проведя очередную полубессоную ночь, в грезах которой фантом его любви парил уже более осязаемо, он позвонил ей, легко отыскав в справочнике неизвестный телефонный
номер.
                Сердце его учащённо билось. Лицо оставалось холодным и жёстким. Волнуясь за всё сразу, за вчера и сегодня, тщательно подбирая слова, он отчеканил:
                - Вы произвели на меня впечатление.
                <Впечатление, впечатление>, - сумбурно повторяла она про себя, желая сказать что-то важное, ёмкое и не находя, не отыскивая этих так необходимых обоим слов.
                - Впечатление? - весело переспросила. - Какое впечатление?: Ах, впечатление: - растерянно, счастливо повторяла она. Нет, не слово вошло в неё. Что-то другое потрясало, обволакивало её, чему она боялась дать
правильное и точное объяснение.
                Она всегда производила впечатление. Как всякая нормальная женщина, ощущая себя в жизни женщиной, производя впечатление, она становилась увереннее, энергичнее, красивее. У неё всё получалось. Она становилась другой,
производя впечатление. И:
                - Вы произвели на меня сильное впечатление, - тихо, по-прежнему твёрдо повторил он.
                <Наверное, это и называется счастьем>, - сказала она себе.
                С первых секунд знакомства она вошла в состояние тревожного ожидания. Она волновалась и тосковала, ещё не догадываясь об истинной причине внутренней тревоги. А впереди - неизбежность расставания. Она трепетала и плакала. Она
страдала. Битком набитый людьми зал приглушённо шумел.
                Могло ли кому-то прийти в голову, если бы он даже очень внимательно посмотрел на её невозмутимое лицо, как ей горько и одиноко: Что ж, она была ему под стать.
                Дома она тихо-тихо разрыдалась, когда уже спали её домашние, когда угомонился город за окном, когда всё задышало покоем и отдыхом.
                Пребывая до утра в полусне, в полубодрствовании, она не совладала с собой. Обычно внешне спокойная и уравновешенная, она безудержно плакала. О чём были тихие ночные слёзы, первые слёзы в той новой жизни, куда она волею судьбы внезапно вошла?
                Всё ещё было впереди. Время двигалось ей навстречу, но его энергию и трепетность она пока ощущала по старому измерению того времени, в котором пребывала прежде. Она не знала да и не могла бы ничего знать о предстоящем
смятении и ожидании, долгом, постоянном ожидании, испытании на прочность, верность и на всё остальное, на что проверяют человека, и то далеко не всякого, жизнь и любовь: Да вот нужны ли нам эти изматывающие душу муки?
Никто не ведает цены им. Никто не предполагает последствий: Ну и что!
                Сказав: <Вы произвели на меня впечатление>, - он поселил в ней какую-то неясную беспочвенную надежду. Душа её затрепетала. Ёе эмоциональное одиночество не соизмерялось с её обычной повседневной жизнью. Она тоже безотчётно чего-то ждала. Он поселил в ней - она знала это - надежду ни на что.
                Лелея свою небольшую, не очень-то сложившуюся семью, она не допускала мысли о возможности для себя интимных интрижек ради интереса, или приобретения опыта, или расширения кругозора. Она не думала ни о разводе, ни о новом
замужестве. Сложилось - не сложилось: Неси крест свой, улыбаясь, внушала она себе время от времени, когда уж совсем становилось пусто на душе. Она верила в любовь.
                А он... Он теперь существовал как бы отдельно от неё. Он просто был. Теперь и она была с ним. Жизнь для неё стала иметь другой смысл, иные оттенки, запахи и звуки.
                Он привычно следовал своим расписанием, с образами и мечтами, связанными и с нею тоже - с той далёкой, незнакомой и неосязаемой.
                По утрам он фантазировал, воображая неправдоподобные ситуации. Хотя они вполне могли происходить наяву - ведь обоих настроил на одну музыкальную волну один и тот же камертон.
                Наверное, дождавшись её, ещё чего-то он, увы, уже не смог бы выдержать. Да и оправданны ли любые перемены, когда все основные, определённые давним расписанием хлопоты и заботы у него состоялись: Даже она, выдуманная,
воплотилась в реальность.
                На неё перемены обрушились неожиданно. Приподняв высоко над миром, они тут же безжалостно низвергли её в пропасть. Придавили невыносимой тяжестью. Как ей удавалось оставаться прямой и независимой под этим многотонным грузом? Пожалуй, дождалось своего часа действия то испытание, которое каждому из нас рано или поздно готовит судьба.
                По тембру голоса в телефонной трубке он безошибочно определял оттенки её настроения. Не вникая в глубину, автоматически отмечал про себя. Он не задавался отвлекающими от привычного распорядка вопросами. В сторону, всё в
сторону - и мысли, и чувства...
                Параллельное течение их жизней иногда пересекалось редкой короткой встречей. Порой неожиданно он напоминал о себе. И тогда она, волнуясь, радовалась звонку, ничего, казалось бы, не значащим торопливым словам. Говорила что-то
быстро, невпопад. А потом, после, перебирая в памяти разговор, краснея, корила себя, корила:
                Её радость странным образом передавалась ему, вдохновляла, поднимала настроение, становясь неосязаемым, невесомым талисманом его успехов.
                Она во всём оправдывала его и ждала. Чего-то всё ждала, ждала: Уходили месяцы, складываясь в годы. И лишь воспоминания были всегда с нею.
                ...Несколькими тёплыми октябрями он увозил её в берёзовую рощу. Подолгу глядел на неё, слушал нехитрые новости, молчал, бросал короткие, ничего не значащие реплики.
                Шуршали листья. Горьковато пахло прелью. Звенела тишина.
                Иногда они виделись в другой обстановке. В нечастые эти стремительные моменты его нежность не пряталась под внешней бесстрастностью. И цветы: Любимые белые розы, осыпали её с головы до ног. Становился он тогда самим собой, внимательным, хорошим и добрым. Таким, каким она рассмотрела, приняла, почувствовала его.
                Скоротечным было то счастье.
                - Работа, - разводил он руками, а лицо его вновь становилось непроницаемым. Он застёгивал на ходу то пиджак, то пальто, то куртку, то плащ - в зависимости от времени года за окном. Привычно чмокал в щёку, традиционно махал рукой, когда она глядела ему вслед из окна, и исчезал до следующего раза.
                Нелепость раздвоенного существования не смущала его. Абстракция и реальность переплелись в нём, как корни старых, видавших виды деревьев, и он не помышлял о другом.
                Как это ни странно звучит, но он тоже ждал. Почему он ждал разговоров с нею, её звонков, случайных встреч?
                Обретая и теряя его, она измучилась. А может быть, просто устала, усилием воли выталкивая его из своей жизни и с вымученным счастьем впуская в неё вновь:
                Она не отделяла его от себя. Но и ему было необходимо осознание её существования. Никто не делал решительных шагов.
                Чаша терпеливого ожидания переполнилась горько-солёной водою грусти. Наступила тишина. Так они расстались навсегда в первый раз.
                ...У него БЫЛА любимая женщина.
 

                ОНА: - Ливень хлестал по стеклу так, будто это не привычная нам середина сентября, а сезон дождей где-нибудь в далёких субтропиках. Потоки воды обрушивались с неба на землю, и невозможно было представить другое состояние погоды. Весь мир превратился в завесу из воды и слёз.
                Когда я читала что-то похожее, то всё написанное казалось мне ненастоящим, придуманным воображением автора.
                Слёзы лились из моих глаз против воли. Обида и душевная боль в который раз навалились на меня.
                Конечно, конечно же, причиной их в очередной и, скорее всего, не в последний раз стал он. Его неожиданный, как всегда, хотя и долгожданный, вихревой звонок унёс меня в сумасшедшую встречу, вырвал изсерой будничности и погрузил в такую действительность, когда всего остального вокруг не существует.
                ОН: - Три года назад наши с ней отношения сами собой почти прервались. Нить-паутинка ещё связывала нас деловым телефонным разговором, мимолётной встречей на ходу.
                Я сменил работу. У неё началась темно-серая полоса. До меня доносились отголоски: Вникать мне было недосуг, да и помощником в подобных делах я быть не умел. В конце концов когда-нибудь и неприятностям приходит конец, и всё как-то образовывается.
                Моя жизнь принадлежала мне. Я привык сам ею распоряжаться. Я находился в расцвете лет. Успел немало, хотелось же большего. А чувства: И без них не умирают. Зато насколько спокойнее располагать собою, ни о ком не думать и вообще: не ждать никаких звонков! не вспоминать лицо! не видеть улыбку! не вслушиваться в неповторимый голос! Так лучше, убеждал я  себя и наконец-то, подумал, что убедил.
                На службе успех сопутствовал мне. Тылы первовзглядно были крепкими. А как обстояло на самом деле: Кому о том ведомо, кроме меня? Разве только она все понимала.
                В тот период я жил легко, без сожаления отбрасывая в сторону, снова в сторону все, что могло спугнуть удачу или замедлить достижение цели.
                Романы и романчики на стороне не привлекали меня ни в молодости, ни тем более сейчас, когда пришла способность давать зрелые, взвешенные оценки людям и жизненным ценностям. Зато сам процесс, что и говорить, нравился. Представительницы противоположного пола по-прежнему интересовались мною, и это льстило. Однако связанных со всем <этим> хлопот я не любил, хотя одно-другое свидание в познавательных целях не считал большим грехом. К тому же каждая из претендующих на моё внимание пребывала в полной уверенности: она единственная. Глупые, самонадеянные попрыгуньи...
                А долгие телефонные разговоры с какой-нибудь простушкой при должности! Как забавно по интонациям определять её волнение, смущение, возбуждение: Я развлекался.
                Но в том же городе, под тем же небом, в каком-то получасе ходьбы от меня жила она. Я не забывал об этом даже во сне. Она: Она, вошедшая в меня воплощением несбыточной, романтической мечты и остававшаяся миражом до тех пор, пока я не повстречал её - реальную, настоящую, любимую, близкую, как никто другой на всём белом свете.
                Я не думал о ней, зная, что в любую минуту, зимой или летом, ночью или днём, стоит лишь подойти к телефону: Всё станет живым, объёмным, осязаемым. Но нет. Я не звонил. Мне нравилось не звонить ей. Бог знает, почему я так поступал. Я не думал об этом.
                Она пронзила меня собою. Моё отношение к ней: Его не проанализируешь, его не сравнишь ни с чем, не разложишь  а основные и второстепенные составляющие.
                Меня к ней тянуло - помимо моих убеждений, вопреки силе воли, подавляющей движения души. И одновременно  не хватало обычного осознания, того что она существует. Самообман?
                Наверное. Иногда я максималистически откровенно занимался духовной экзекуцией. И вот тогда-то я признавался  себе: я не могу жить без тебя и всё же живу. Мне хотелось кричать. Мне хотелось позвать её, обнять, прижать к себе. Мог ли я позволить себе подобные человеческие вольности!
                В мыслях, лишь в мыслях я бежал к телефону, набирал спешно, судорожно, путаясь в цифрах, все известные мне  телефонные номера, по которым она могла находиться. Я говорил нежности, объяснялся, с замиранием сердца молча слушал её мелодичное взволнованное <алло>.
                Я ничего не понимал. Почему столько лет она оставалась во мне? Чем она полонила меня? Непривычным мне  еловеческим пониманием? Добротою? С другими знакомыми женщинами ничего подобного не происходило. С женой  сложились иные отношения. Да и она была другой. Ей не требовалось тонкозвонной нервности, взглядов, прикосновений,  интонаций. Её привлекала конкретика каждого дня. Эмоции считала пустяками, привычно продолжая пребывать в состоянии хронического расписания. Впрочем, меня это устраивало.
                Фантазия... Обычная фантазия. Но почему она выбивает меня из ритма? Из привычного распорядка, с течением лет  отшлифованного мною и доведённого почти до совершенства? В тот раз я позвонил ей, выдумав глупую причину для встречи. Я  жаждал видеть её и не сомневался: она непременно бросит дела на несколько минут или часов - как получится. Я не ошибся.  Не раздумывая, оставив свою жизнь в другом мире, она снова была рядом со мною. <Привет>, - светло проворковала,  устраиваясь на сиденье видавшей виды машины. Так, будто бы мы не виделись всего с полчаса.
                Я не уверен сегодня, сейчас, нужно ли это было нам обоим. Но как приятны боль расставания и счастье обретения,  когда наверняка знаешь: спустя минуты или годы ты повторишь их и снова уйдёшь, и вернёшься, как только это потребуется.
                ОНА: - Всего остального не существовало. Мы молча куда-то ехали. Нужны ли слова? Я знала, о чём он думал. Я на расстоянии чувствую его страдания и муку, и попытки разграничения, выбора между мною и долгом. Мне хотелось сказать ему: не вини себя, я отпустила тебя. А то, что слились в одну две души: Ну кто же об этом знает!
                Дорога в середине мокрого поля. В стороне на взгорке берёзовая роща, покрытая водяной пылью. Бескрайний простор в сплошном дожде. Тишина.
                Тоска прессом сдавила душу. <Зачем? - заметалась я. - Для чего из ниоткуда вернулось это нечто, это видение, живое видение, которого на самом деле всё равно что нет?>
                Вот он. Густая, слегка поседевшая шевелюра модно подстрижена. Хочу взъерошить, растрепать её: Вот он. Он неизбежно уйдёт в своё далёкое бытие, не сомневаясь ни в шаге, ни во вздохе, ни в чём, никогда.
                Как же мне жить без него? Без надежды? Как жить до следующего звонка, до очередного молчания?.. Я была готова к ожиданию!
                Зачем я так поспешно убежала в эту пустоту? Разве мало мне долголетней безысходности? Недостаёт домашних невзгод? Хочется острых переживаний?
                Нет-нет-нет.
                Я не думала ни о чём. Я была счастлива. Я снова была счастлива одно-единственное мгновение. Но как оно дорого мне - моя награда за ожидание. У других и его никогда не было. А боль прощания: Она со временем притупится.
Он смотрел на меня. И я не знала, не знала, не знала, зачем он вносит в меня эту тоскливую тревогу. Не о любви же он  собирается говорить спустя вечность, грустной осенью, в старой машине, остановившейся около подготовленной к зиме
нивы, где отцвело и отпело лето, и целая эпоха пройдёт до весны, когда поле вновь оживёт. А пока впереди - зима, морозы, холод, ночь.
                ОН: - Она плакала. Я слегка растерялся. За минуту до этого мы сентиментально вспоминали дорогие обоим эпизоды общего прошлого, и, казалось, ничто не предвещало резкой смены её настроения. Я предположил было, что она не против
возобновления отношений. И я сказал: <Я не могу тебе ответить тем же>.
                Она равнодушно повернула голову в мою сторону. Бог мой! Она ли это? Она взглянула на меня отчужденно и,  показалось мне, насмешливо ответила: <А мне от тебя ничего и не нужно>. Моё сердце с нарастающей скоростью покатилось
вниз.
                Неподалёку от её дома я остановил машину. <Всё. Пока>, - удивительно чужая, безвозвратно далёкая и оттого ещё более любимая и дорогая, другая женщина простилась со мной двумя короткими словами. Стремительно вышла из машины.
Размеренно пошла к подъезду.
                Финал? Антракт? Я смотрел ей вслед оглушённый. Я словно окаменел. Мне хотелось крикнуть: <Не уходи! Оглянись!> Но я не находил в себе сил пошевелиться. И молчал. Она проходила свои тридцать метров как в
замедленной киносъёмке. Прямая, одна - единственная на земле, и, виделось мне, в те секунды всё было ужасно далеко от неё. Или мне хотелось, чтобы было так?.. Со мной ли это происходит?
                Как объяснить ей теперь: я хотел другого. Не до облегчённых приключений мне с нею. Что я наделал! Догнать?.. Я не хотел ещё одного расставания навсегда.
                Оглянется ли она? Машина точно приросла к асфальту. Оглянется ли? Я смотрел вслед.
                Она оглянулась. Выражения лица я не мог разобрать. Дождь. Плачет она? Нет? Дождь мешал. И сумерки. Я уехал:
                ОНА: - Он сказал: <Я не могу тебе ответить тем же>. Мне хотелось расплакаться, рассмеяться, сыронизировать что-нибудь насчет моего нереализованного актёрского дара. Я понимала, что любое слово, любое действие с моей стороны лишь обострит и подчеркнёт моё бессилие перед обстоятельствами, преодолеть которые не в моей власти.
                Нет. И на этот раз я не смогла обидеть его. Меня хватило лишь на то, чтобы устало и буднично произнести: <Мне от тебя не нужно ничего>. Мне ничего и не хотелось - равновесия бы мне внутреннего прибавить самую малость. Тоска разъедала меня, а я усилием воли, неимоверным напряжением и сдерживанием себя в тисках и рамках не позволяла себе разрыдаться. Разрыдаться наперёд, на годы, чтобы больше никогда не плакать: Я улыбалась и не отрываясь смотрела на него. Я хотела запомнить всё так, чтобы не вспоминать, чтобы не сотрясать потом свою душу этими трагическими, нет, этими драгоценными
секундами.
                На обратном пути в город я отыскивала незначительные темы для пустяковых разговоров. Я была весела и себе вполне нравилась. Про актрису я придумала, чтобы хотя б слегка уязвить его внешне непоколебимую самоуверенность.
Финальная сцена моего ухода сложилась экспромтом, и, я надеюсь, он понял, она была лишь подобием игры в той огромной непостижимой общечеловеской игре, в которой все мы пребываем от рождения до смерти: Я не предполагала, не хотела и не могла представить ещё одного расставания навсегда...
                Мои неторопливые тридцать метров по авансцене двора к подъезду дались мне легко. Но, бог мой, одной лишь мне ведома цена этой видимой лёгкости. Он смотрел вслед. Я знала это. Мне не хотелось, да и в не моих правилах оглядываться на прошлое, сожалеть о своих поступках или упрекать себя, но я оглянулась, не упрекая, не сожалея. Пусть его самолюбие вознаградится. Сама того не осознавая, я опять торила по заснеженной целине наших отношений дорогу к его душе.
                Я подарила ему ещё один шанс, ещё одно звено в бесконечной цепи шансов, которых за наши по-своему счастливые годы было немало.
                Он смотрел в мою сторону. Он не уезжал: Машина забарахлила?.. Не знаю. Не знаю. Не уверена, что причина состояла во мне.
                Что было на его лице? Я не видела. Дождь заморосил сильнее. И сумерки... Сумерки перешли в вечер.
                Я оглянулась. Он не уезжал. Если бы он вернул меня: Я бы простила, я бы всё забыла и снова начала с чистого листа!
                Я оглянулась... Машина медленно, как бы нехотя, через силу, медленно-медленно едет по асфальту моего двора: Заворачивает за угол. А я не чувствую земли по д ногами: Сердце моё будто бы падает в пропасть.
 

                <Нет-нет, так не бывает, - думала она. Учащённо билось сердце, дрожали руки, в голове стучали острые, быстрые молоточки. - Так не бывает!!! Но почему?! Вот же, только что: Опять:>
                - Привет, - минуту назад сказал в телефонной трубке долгожданный родной голос.
                - П-привет, - слегка запнувшись и всё же видимо легко произнесла она, медленно присаживаясь на диван около телефонного столика.
                <Привет-привет>, - повторяла назойливое слово, слушая и не слыша голос, переданный равнодушными проводами. И словно многолетняя тяжесть сваливалась с её души. Да и с плеч тоже. Опять <привет>, будто и не было этих лет,
будто вчера расстались.
                На этот раз радость ощущалась иначе. Вместе с радостью она чувствовала глубокую, затяжную изматывающую усталость. Да и по-настоящему ли радуется она? Не то ли это чувство, когда само ожидание счастья делает нас уже счастливыми? Оно вдруг является в момент, когда уж и перестал ждать, когда перенемог все ожидания, переболел и, кажется, выздоровел или пошёл на поправку, тогда-то и начинается рецидив!
                На этот раз радость ощущалась иначе. С тех пор, как машина скрылась за углом, она не видела, не слышала его. Ничего о нём в подробностях не знала, кроме тех коротких сообщений, где упоминалось его имя в связи с очередным продвижением по службе. Он оставался верен себе, своему долгу, избранному раз и навсегда жизненному пути. Не всякому, далеко не всякому это удаётся. Двоякие чувства владели ею в такие минуты. Почему-то всегда в первый момент она сразу же воспроизводила в памяти его жену. Ей хотелось хотя бы краешком глаза, как-нибудь ненароком взглянуть на её реакцию в минуты его торжества,
его успеха: Ведь и в радости нам необходимы те, кто разделил бы её с нами. Не приличествующих случаю вежливых слов ожидаем мы, а радости души, трепетности сердца жаждем мы от тех, кто нам больше всех близок: От этого мы становимся счастливее во много раз.
                Она представляла его жену, мелко торжествуя в своём проигрыше, в своей потере его. Пыталась успокаивать себя тем, что его жена и не догадывается, какие бури страстей сотрясали его. На каком тонюсеньком волоске висело всё внешнее благополучие их семьи, когда он мучительно проговорился ей, всего лишь один раз, и то вскользь, когда он проговорился: <Я хочу быть с тобой, с тобой одной, всегда: Я не знаю, как объяснить это детям>. Она тогда сделала вид, что не расслышала его, отвлекла его внимание и никогда за все годы не напомнила ему об этой минутной для него слабости.
                 Все дни после встречи, все ночи напролёт в течение следующих двух недель были словно один долгий длинный серый день. Она что-то делала, разговаривала, даже смеялась. Но её сил не хватало, чтобы совладать с собой и с невыносимой тоской. Когда не мил белый свет. Когда ломит сердце и рыдает душа. Когда нет ни мыслей, ни желаний. Когда вокруг серый океан пронзительной вязкой тоски.
                Внутренняя пустота выворачивала её. Эта пустота боролась с нею за продолжение как бы жизни, как бы  безмятежности, как бы счастья. Томительно длилось безмолвное страдание в ожидании звонка.
                Как-то по дороге на работу в троллейбусе она разговорилась с незнакомым попутчиком. Среднего роста, плотный, русоволосый и усатый, он оказался человеком иного типа, непривычного ей иного мужского типа. Он как само собою разумеющееся брал инициативу на себя не только в ни к чему не обязывающем разговоре. Спустя несколько дней он отыскал её одному ему известным способом и встретил после работы, разыграв случайное пересечение дорожек. Он не отпускал её от себя, интуитивно чувствуя свою необходимость.
                Спустя всего лишь месяц она незаметно для самой себя перешла работать в небольшую, но прибыльную фирмочку своего нового знакомца. Ей было даже непонятно, как до сих пор она жила без него, как могла начинать день не с его шутки, а с мучительного ожидания чьего-то там звонка. И всё-таки это была скорее дружба, похожая на дружбу с одноклассником, когда беззлобно дёргают за косичку, когда дают списать противную задачку, когда без напоминаний носят портфель с учебниками.
                Прошло полгода, и она совсем незаметно для себя стала женой своего нового знакомца - ведь в тёмно-сером периоде её жизни были и развод, и разъезд, и потеря друзей.
                Он же, он, тот далёкий он, по-прежнему жил неписаными условностями, сохраняя холодную внешнюю бесстрастность. Иногда, вспоминая их роман, сетовал на себя, на недостаток времени, на ежедневную текучку. Мельком
сожалел, о том, что всё недосуг увидеть её и поговорить. <Да, кстати, как там она?> - спохватывался он изредка и тут же вновь окунался в привычную дневную суету.
                Между тем он тоже оставался лишь человеком, а не той каменной скалой, каковой ему хотелось быть в глазах окружающих. Известие о её замужестве качнуло его ураганом в чистом поле. Всего лишь качнуло. Не свалило, но надолго вывело из равновесия. На ногах то он устоял. Однако ещё один шквал ветра, выразившийся в её отъезде из города, поселил в нём нечто такое, чему он не желал, даже для себя, давать объяснения. Была это всё та же, не знающая меры тягучая тоска. Она напрочь лишила его настроения. Он впал в хандру, нервничал, злился беспричинно, повышал голос, придирался к мелочам.
Таким его прежде не видели. У него, педантичного, организованного, всё валилось из рук.
                И вот вам, пожалуйста:
                - Привет, - мягким баритоном проговорила телефонная трубка. - Я хотел бы тебя увидеть:
                Могла ли она отказать ему во встрече!
                За три последних года его голос почти не изменился. Три года. Они сложились из минут, часов, месяцев, весомость и длительность которых ею оценивалась неоднозначно. Неповторима каждая секунда этих лет. Три года: Три долгих года, разделившие части её жизни глубоким рвом, преодолеть который теперь ей не представлялось возможным. Радость от звонка ощущалась иначе. Тихо и спокойно было в квартире. Её квартире, где уже устоялась размеренно текущая жизнь с книгами и телевизором по вечерам, редкими телефонными звонками немногочисленных знакомых.
                Глубокий ров разделял на две неравные части годы её прежней и настоящей жизни. Она уговаривала себя в том, что пересечь этот ров ей уже не под силу. Она уговаривала себя, уговаривала и наконец-то посчитала, что уговорила, живя лишь сегодняшним, не вспоминая вчерашнее, не загадывая будущее. Кому дано определить весомость времени!
                Она подошла к окну. Зажглись фонари. Падал снег. Густыми мягкими хлопьями он выравнивал тротуары и газоны. Снег словно расстилал перед нею огромный чистый лист. Она вздохнула. Задёрнула портьеры.
                При каждой новой встрече после долгого безмолвия он разговаривал с нею так, словно никогда не было ни слёз, ни дождей. Будто не палило солнце и не менялись времена года. Словно их двое в мире, огромном и пустом.
                Чуть ли не ежесекундно она поглядывала на часы.
                Три года жизни в незнакомом городе миновали довольно быстро. Поначалу новый виток её судьбы раскручивался плавно. Жизнь как бы спохватилась, возвращая ей недоданное. Она охотно отправлялась на новую работу, радовалась успехам
мужа.
                Однако тот как бы чувствовал что-то, внимательно, незаметно разглядывая её. Что-то смущало его. Что-то не давало покоя. Она не посвящала его в события своего прошлого. Но: Что-то мешало ему. Интуиция любящего человека?..
                С полгода назад у мужа начались какие-то неприятности в делах. В один из вечеров он спешно собрался и куда-то улетел без лишних объяснений. Наступила тишина неизвестности. Недавно пришёл лаконичный факс: <Живи сама. Деньги:>
                Она и жила как могла. Правда, чужой город немного сковывал. Но и то разобраться: в своём городе она тоже вела жизнь довольно замкнутую, ограниченную узким кругом близких людей. Мечтать она себе не позволяла, потому что все мечты её непременно сводились к долгожданно-неожиданной встрече с ним, с тем далёким человеком из прошлого.
                Она присела на диван, прикрыла плечи пледом...
                Утром она проснулась поздно, потому что наступивший день был выходным. Она взглянула на часы: десять. Вспомнив о вечернем звонке, засомневалась, был ли он вообще. За окном голубизной и солнцем сияло зимнее морозное утро. Она приготовила лёгкий завтрак и принялась за нехитрые домашние дела.
                Миновал год. В её квартире снова раздался телефонный звонок. Бодрый голос как ни в чём не бывало объяснял, почему в тот раз, год назад, он так и не добрался до неё. Он что-то спрашивал, восклицал. Она молча слушала, а затем,
недоумённо взглянув на телефонную трубку, резко положила её на рычаг. Телефон звонил и звонил: Она же, тепло одевшись, отправилась за город. Она уже давно обещала своим новым друзьям побывать зимой на их даче, сходить на лыжную прогулку, да и так, развеяться немного. Телефонные звонки в её квартире прекратились лишь к вечеру в воскресенье. Но она об этом не знала, потому что вернулась в город утром в понедельник.